АКТРИСА НАТАЛЬЯ ЗАХАРОВА СЧИТАЕТ, ЧТО ЗАКОНОПРОЕКТ КЛИШАСА-КРАШЕНИННИКОВА – ПОЛНАЯ КОПИЯ ФРАНЦУЗСКОГО ЮВЕНАЛЬНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА

«Под Рождество мне приснился сон: низкая, бревенчатая изба, я сижу одна за длинным столом, уставленным объедками. Распахивается дверь, и воспитатель приюта​ вводит мою маленькую​ дочь. Я бросаюсь к ней и вижу, что она вся покрыта бурыми коростами по всему телу. Она обхватывает мою шею и​ шепчет:
>- Мамочка, пожалуйста, забери меня домой. Я хочу к тебе!!!
Я просыпаюсь от того, что мне не хватает воздуха, как будто каменной плитой придавило грудь.
Я вскакиваю, зажигаю свет, смотрю на часы: четыре часа утра. С тех пор, как французские социальные службы отняли у меня дочь, я просыпаюсь каждую ночь в это время. Семьсот тринадцать ночей ее нет со мной!
Глаза наполняются слезами, так болит сердце, что​ невозможно вздохнуть! Что еще страшного должно​ случится? К чему этот сон?
Какой сегодня день? Я ищу взглядом календарь и вижу красивый букет на столе.​ ​ Значит, сегодня суббота:​ день, вернее, час нашей встречи с дочкой! Цветы для нее.
Я мысленно вижу низкое, серое здание, с решетками на окнах, каменный четырехметровый дворик «для прогулок»,​ комнату с прозрачной стеной, чтобы надзирателям​ было всех видно. Здесь проходят наши свидания...
Два часа тебя​ везут ко мне, а потом, ты возвращаешься в дом лесника, в приёмную семью, где ты живешь уже два года!
Мы по-прежнему не понимаем, почему​ нас разлучили, в чем мы виноваты и почему кто-то, более важный чем Господь Бог считает, что так нам лучше!
В комнате встреч​ стоят только детские столы и синие пластиковые стулья. Как правило, в ней встречаются еще пять-шесть пар, таких же​ мам и их​ детей. Они почти все Машины ровесницы.
«В чем провинились эти женщины и их дети?» -думаю я во время свидания , с тоской​ глядя на их застывшие лица. В чем наше материнское преступление, родивших этих малышей и не имеющих права, как , например, мы с дочкой, даже говорить друг с другом на родном языке?
Ювенальная юстиция нам выделила для любви​ - "Центр встреч", два квадратных метра, и час времени. На большее мы не имеем права!
Я​ снова ложусь в кровать, подтягиваю колени к подбородку,​ зарываюсь в одеяло, утыкаюсь в подушку... Сегодня мне надо ехать в этот "Центр", в 20-й округ Парижа на встречу с дочкой. Символика центра - семь маленьких человечков без ног, с поднятыми вверх, как перед расстрелом руками.
- Мама, сегодня суббота? - слышу я издалека твой нежный голосок.
- Не надо идти в садик? Тогда, давай играть в «Сим-сим, открой дверь»!
Ты залезаешь ко мне на кровать, слегка вспотевшая ото сна, с медвежонком в руках, с книжкой, карандашами, кукурузными хлопьями. Ты прыгаешь на свое место у стены, устраиваешься по удобней.
- Маша, я хочу спать, только восемь утра!- прошу я, - почитай пока книжку!
- Хорошо, - с готовностью соглашаешься ты, - мишке буду читать! Слушай, мишка!
Ты открываешь книжку вверх ногами и тычешь пальчиком в строчки. - «Распни его, распни! - кричали злые люди».
- Кого? -​ ​ спрашиваю я сквозь сон.
- Исуса Христа, -​ отвечаешь ты. - Помнишь, он шел на гору, а они толкали его, били и кричали: «Распни его, распни!» А он им говорил: «Вы плохие, я же вас лечил!»
«Какая память у трех летнего ребенка!» - думаю я.
- Это​ сцена из фильма, почему ты запомнила это?
- Потому что Христос хороший, а люди злые, -​ отвечаешь ты. - А ты, мама, добрая, ты - моя красавица!
Я улыбаюсь сквозь сон.
Ты слюнявишь пальчик на левой руке и переворачиваешь страницу правой ручкой. Потом​ с треском разрываешь пакет кукурузных хлопьев, они феерверком рассыпаются на моей постеле и ты, как мышка, начинаешь их грызть​ своими маленькими зубками.
- На, мишка, поешь, только тихо, мама спит! А сейчас я буду​ рисовать!
Ты берешь карандаш и рисуешь в книжке. Почувствовав подозрительную тишину, я​ открываю глаза.
-​ Ой, мама, ты уже проснулась? - говоришь ты, быстро захлопывая книжку.
- Маша,​ а​ кто это​ рисует в книжке?
Ты вскакиваешь на ноги, смотришь на меня с улыбкой и кричишь:Мама, давай играть в «Сим-сим»! Сделай мне гору!
Я оглядываюсь по сторонам: повсюду хлопья, мишка лежит на моей голове, в книжке​ каляки-маляки, а Маша радостно лезет на мои коленки и кричит: «Сим-сим, открой дверь!»
Это наша игра: я должна быстро вытянуть в стороны ноги, а Маша резко шлепнуться на меня!
-Что ты мне устроила на постели? Цыганский табор! - притворно строго спрашиваю я.
- Мама, сколько тебе лет?
-​ Хочу, чтобы всегда было двадцать семь!
- Тебе семь лет? Так много? Ты в этом уверена?
- Ах, ты моя болтушка!
>«М-а-а-а-м-а, д-а-а-в-а-а-й и-г-р-а-а-т-ь!» - доносится до меня​ твой исчезающий​ голосок. Я открываю глаза.За окном темно.
«Мы не можем больше играть, мой ангел! Мы не можем​ быть вместе!​ У меня нет больше никаких на тебя прав, у меня есть​ только обязанность - быть покорной и подчиняться решениям судьи!»-​ тоскливо думаю я.
...Я снова встаю, иду на кухню. В коридоре трётся о мои ноги проснувшийся кот Мурзик. Я достаю его «Вискас» и кладу в блюдце. Тишина.Ночь.Зябко. Маши нет. Она где-то далеко, в чужой семье, в чужом доме, в чужой кроватке. Семьсот тринадцать дней и ночей без нее...
"Расстояние: версты, мили...
Нас расставили, рассадили, Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли...."
Я смотрю в окно. У соседей мерцают разноцветные лампочки на елках.Сегодня Рождество. Париж, 2000 год.
Я бреду в твою комнату, беру сумку и складываю в нее приготовленные для свидания: книжки, камешки, ракушки, пустую банку, чтобы наливать воду и играть в «аквариум». Еловую ветку. Свечку, иконку - помолиться, фотоаппарат,чтобы тебя сфотографировать и до следующего свидания смотреть на твое фото, новую шелковую кофточку : подарок тебе на Рождество.
Мне тревожно на сердце... Как будто что-то плохое должно случиться.
Складывая вещи в сумку я думаю: надевают ли тебе шапочку, у тебя слабое горлышко, есть ли у тебя варежки, что это за приемная семья, зачем они все время срывают с тебя нательный крестик?
Слезы снова наворачиваются на глаза. «Машенька, моя любимая девочка, я больше не могу жить без тебя ! Когда прекратится этот страшный сон?! За что нас мучают французские судьи?В чем наша вина?»
...Как обычно, я приезжаю к серому зданию раньше времени. Все тот же железный забор, наглухо закрытые ставни на окнах, решетки на дверях "Центра". Вокруг, сумрачные кирпичные постройки окраины Парижа. К забору подьезжают несколько папаш с детьми. Странные на вид, с серьгами в ушах, с коротким «бобриком» на голове, небритые, они привели своих детей на свидание с бывшими женами. С бывшими​ мамами этих детей.
Цветы, еловая ветка, моя тяжелая сумка оттягивают мне руки. Я без перчаток. Забыла их в машине. Мне холодно, но я боюсь вернуться за ними, чтобы не пропустить тебя. Напряженно​ ​ оглядываюсь по сторонам.
Вдруг, по дорожке, ведущей к зданию, я вижу тебя - мою девочку! Ты в красной дешевой куртке, без шапочки, у тебя растрепанные волосы и безжизненный вид. Женщина-шофер, привезшая тебя,​ равнодушно тащит тебя за руку. Ты плетешься за ней как​ робот,​ безжизненный взгляд направлен внутрь себя.
Я спешу навстречу , сдерживая слезы и стараясь улыбаться:
- Здравствуй, мой ангел!
Шофер, не обращая на меня внимания, тащит тебя​ мимо меня в " Центр".
Длинноносая, лохматая психолог​ открывает железную дверь. Мы входим. Дверь захлопывается. За столом сидит еще одна психолог​ с приветливо-фальшивой улыбкой. Она записывает нас в журнал. В сопровождении длинноносой мы идем в комнату, где стоит стол и два синих стула. Шофер​ удобно устраивается у входа.
Я ставлю сумку на стол. Стаскиваю с тебя затхло - пахнущую куртку. Обнимаю и прижимаю к себе. Твое лицо замкнуто и безжизненно. У тебя темные круги под глазами, мокрый нос и нет платка. Как беспризорница, ты вытираешь нос тыльной стороной ладошки. У тебя грязные руки с заусеницами на пальчиках и длинные сломанные ногти. Ты боишься меня обнять, пугливо оглядываешься на водительшу.​
- Здравствуй, моя любимая , - целуя тебя нежно, говорю я.
- Как ты?
Мы обязаны говорить только по французски, и я ищу по-французски слова, передающие переполняющие меня​ чувства. Но я не нахожу их. А ты ни слова уже не понимаешь по-русски. Французские слова застревают у меня в горле, но я улыбаюсь:
- Смотри, что я принесла тебе! Цветы, еловую ветку, я ее​ срезала в нашем парке. Помнишь наш парк? Сейчас мы будем наряжать ее, сегодня Рождество, я принесла твои елочные игрушки.
- Я знаю,​ что Рождество, - вдруг тихо и доверчиво говоришь ты по-французски. - Я тебе, мама, посвятила стихотворение.
Ты быстро протягиваешь мне маленькую открытку. Я читаю:
«Мамочка,
Ты мое солнышко,
Ты пчелка,
Ты цветок,
Ты сердечко,
Ты милая,
Мое имя начинается на «М».
Я тебя люблю. Маша».
- Какое чудное поздравление!- целую я дочь. - Спасибо, дорогая!
- Мама, а​ дочка приёмной семьи - Анжелика мне не разрешает смотреть русские мультики, - вдруг громко и решительно говоришь ты.
- Почему?
- Она говорит, что они - русские и неинтересные...
Я нежно глажу ее по головке.
- Ты знаешь, Анжелика - француженка, она не понимает по русски, поэтому ей скучно. А ты​ понимаешь свои мультики, и имеешь право их смотреть! Ты​ попроси ее вежливо, она тебе не откажет!
Маша недоверчиво, снизу вверх смотрит на меня. Я достаю ветку, игрушки, серпантин. - Давай наряжать нашу елку!
Маша лезет в мою сумку, достает шарик, тот цепляется за ее волосы. Я помогаю отцепить, поднимаю волосы вверх. На Машиной шейке нет нательного крестика.
- Машенька, а где твой крестик?
- Отец приёмной семьи снял его, - отвечает она виновато.
- А зачем? Это твой крестик , он всегда должен быть на тебе.
- Но я не могу его достать, он положил его на шкаф...
К нам приближается длинноносая.
- Что вы делаете? Здравствуй, Маша, как дела? Какая красивая ветка! Твоя мама всегда что-нибудь придумает для тебя, - говорит она монотонно.
- По первому образованию я воcпитатель детского сада, -​ говорю я. Длинноносая удивлена.
- Правда? Ну, да это неважно. Что тебе, Маша, мама принесла? Она по-хозяйски, бесцеремонно заглядывает​ в мою сумку.
- Что это, свечка? Зачем? Помолиться?​ Нет, нет, зажигать нельзя, может быть пожар. Ну и что, что Рождество ? Нет, мадам, молитесь​ без свечки! Ты, Маша, веришь в Бога? Странно,​ бога же нет! А что ты, Маша, совсем не улыбаешься, не рада видеть маму? А это что? Фотоаппарат?​ Здесь нельзя снимать!
- Почему?
- Здесь наши стены, стулья, здесь другие родители.
- Но я же не родителей буду снимать!Я сниму Машу для наших родственников, они не видели ее два года!
- Ну хорошо... Только одно фото!
- Вы нас снимете вдвоем?
Маша нежно обнимает меня за шею.
- Что ты, Маша, никогда не улыбаешься, улыбайся!- пристаёт длинноносая . Куда здесь нажимать?​ Меня уже другие родители ждут, вы здесь не одни! Ну вот, готово!​
Я благодарю ее.
- Я к вам еще подойду, это моя работа - наблюдать за вами.
- Мама! Я тоже хочу тебя снять! - перебивает Маша длинноносую.
Она берет фотоаппарат. Я улыбаюсь. Маша щелкает. Наша ветка неожиданно падает на пол. Игрушки и шары катятся в разные стороны. Одна звездочка разбивается...
Маша​ расстроена.
- Такая красивая звездочка была...
- Ничего, - бодро говорю я,​ - у нас дома их много! Мы собираем на листок осколки и несем в туалет.
- Я хочу пи-пи, - шепчет Маша.
- Давай! - Я пользуюсь​ возможностью побыть с дочкой вдвоем, щелкаю задвижкой и помогаю ей с колготками.
Она грустно смотрит на меня.
- Мама, ты заберешь меня сегодня домой? - с надеждой шепчет она. - Я хочу быть с тобой на Рождество!
Я целую ее ручки, головку, лобик. Я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. - Ты понимаешь, почему нас разлучили? - спрашиваю я.
- Да, - говорит она по-взрослому. - Это из-за Патрика, он злой, он меня не любит. А ты, мама, хорошая. Я люблю тебя. Но, все решает судья!- повторяешь ты чьи то заученные интонации.
Я вспоминаю бесстрастное лицо нашей судьи....
Я подтягиваю твои колготки и поднимаю платьице. Ужас охватывает меня: кожа Маши на спине, ногах, на животе покрыта красными коростами , кое-где они​ кровоточят.
- Что это, Маша? - еле выдыхаю я.
- Не знаю, это давно... Мне больно! - морщится Маша и с силой чешет ножку.​
- Не чеши, не чеши! -​ от растерянности я не знаю что делать?- Что же это такое? Это похоже на экзему! Почему​ они тебя не отвели к врачу! У тебя всегда была нежная кожа, -​ бормочу я в панике . Это какой-то кошмар! Мне хочется только одно: схватить мою​ дочь в охапку и бежать, бежать, бежать без оглядки !
Снаружи кто-то резко дергает дверь.
- Вы здесь, мадам? - слышу я высокий голос длинноносой.
-Здесь! Я открываю дверь. Она с подозрением смотрит на нас.
- Ваше свидание закончилось, водитель социальной службы ждет, надо уважать ее время.
Собирайся!-приказывает она моей дочери.
- У нее экзема по всему телу! -​ кричу я.
- Ну и что, не страшно, приемная семья сделает все, что нужно. Собирайте вещи, свидание окончено!
- Оставьте нас еще на несколько минут, - прошу я​. Оставьте нас вдвоем!
Длинноносая недовольная отходит от нас.
Я беру Машу на колени, крепко прижимаю к себе ее несчастное, покрытое кровоточащими корками тельце и шепчу:
- Ты - моя самая любимая девочка на свете,​ я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы мы были вместе! Ты будешь со мной! Ты веришь мне?
- Верю, - безнадежно говорит Маша. - Я буду ждать!
Она крепко прижимается ко мне. Короткий поцелуй. Я даю ей цветы и ветку с игрушками. - Помни, что я тебе обещала! - говорю я на прощанье.
Женщина-шофер​ тащит Машу за руку к выходу.
Помертвевшим взглядом я смотрю им вслед...
Все сбылось , как в​ утреннем сне....
Вернувшись домой, я беру чистый лист бумаги и, отдавая себе отчет за каждое слово, пишу:
"Министру юстиции Франции
Амели Леклерк.
Госпожа министр,
Противозаконное разлучение со мной моей маленькой дочери Маши и​ недопустимое ее содержание у неизвестных мне людей , это - нарушение всех статей Европейской Конвенции по правам ребенка!
КОГДА ФРАНЦУЗСКИЙ СУД ПОЛОЖИТ КОНЕЦ СТРАДАНИЯМ МОЕЙ ДОЧЕРИ?
Ставлю Вас,в известность, что после получения Вами этого заказного письма, я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МОЯ ДОЧЬ НЕ БУДЕТ СО МНОЙ!"

...Ответа на мое письмо не последовало, я начала голодовку, которая длилась 18 дней.»